Хэловин шагает по стране

АБ ака АВ

Ведьмин дом

Великолепный Ламброззи давно не видел таких детей. Они сидели на краю бассейна неподвижно и, как ему показалось, совершенно не мигая, смотрели на него своими блеклыми глазами. Иногда некоторые из них неуловимыми змеиными движениями соскальзывали в воду, замирали там почти отвесно, слабо шевеля ногами и руками и продолжая смотреть. Это было жутко, по-настоящему жутко. Дети не смеялись, не отвлекались на друг друга или пролетевшего стрижа, они смотрели, не отрываясь, на «Живую ленту», «Змею из карт», «Исчезающего кролика» и на все то, что мог предложить Великий Ламброззи, фокусник на детские праздники, юбилеи, дни рождения, свадьбы и поминки, оплата почасовая.

Взрослые тоже были, но их почти невозможно было заметить – они бесшумными искривленными тенями ходили возле стен, то появляясь, то исчезая в полумраке. Их не было видно или слышно, ни одна мамаша не перебрала с коктейлями и не заговорила громким визгливым голосом, ни один папаша не прыгал в бассейн с криком «Белояр!», обстановка никак не походила на обычный детский праздник, коих в этом году в списке Великого Ламброззи было уже семьдесят три, включая четыре бармицвы. Да и одеты взрослые были, насколько он мог судить, вовсе не в коктейльные платья и уместные смокинги, а в какие-то бесформенные длинные балахоны темных цветов, из-за чего еще более сливались с полумраком вдоль стен. Из взрослых он близко видел только шофера, который, впрочем, сказал не более пяти-шести коротких слов и не снимал больших солнцезащитных очков. Может, конечно, это был обслуживающий персонал, но где же самые взрослые? Может, одетые в коктейльные платья и смокинги, они в отдельных комнатах нюхают кокаин, едят ложками паюсную икру и занимаются групповым развратом?

Доставая кролика из шляпы, фокусник заметил, что ближайший ребенок, с круглой лысой головой, длинным ртом с тонкими губами и круглыми же глазами, неуловимо более похожий на карася, нежели на дитя человеческое, подался вперед, жадно втянул воздух коротким широким носом и, как на секунду показалось, зашипел. Великий Ламброззи, фокусник на детские праздники, юбилеи, дни рождения, свадьбы и поминки, оплата почасовая, споткнулся, едва не выронил кролика и не упал, но превратил свое падение в странный театральный пируэт и перешел к «Волшебным кольцам», и ощущение подавляющего ужаса делало его пальцы деревянными.

Но потом выступление подошло к концу, весь в поту и с дрожащими руками Великолепный Ламброззи, он же Иван Калиткин, сел на скамейку позади привратницкой, поставил у лакированных штиблет рабочий саквояж, из которого торчали концы лент и искусственные цветы, щелчком достал из потайного кармана сигарку и закурил. Мимо него из флигеля для гостей пробежали, весело щебеча, три девицы в ярких костюмах – следующим номером на детском празднике были «Гуттаперчевые сестры Бриоле».  В отдалении звучала музыка, мимо пролетел шершень – с палец величиной, величественный и смертоносный.

- Детям понравилось ваше выступление, - подошел давешний шофер, который привез Ивана сегодня утром. Он достал папиросу из картонной коробки, на которой были нарисованы синие горы и тоже закурил. Почему-то запахло йодом – не водоросли же он курит?

Иван нервно хмыкнул. Шофер же подошел, сел рядом, уставился на высокую каменную стену, которой было обнесено все поместье, неторопливо затянулся и продолжил:

- Правда. Вы их не знаете. Они были в восторге. Просто это непростые дети.

Иван скосил глаза и пожал плечами. Шофер поскреб ладонь руки – кожа у него была шелушащаяся, как будто покрытая мелкой чешуей. Со стороны павильона, в котором выступал фокусник, донеслась бравурная музыка и веселые выкрики «ап!» гуттаперчевых девиц.

         - Вы можете пока отдохнуть во флигеле, утром я отвезу вас и остальных артистов, - продолжил шофер, - А можете прогуляться по поместью, тут чудесный ландшафтный дизайн и сад. Только не выходите за ограду, это ни к чему.

         Аккуратно раздавив окурок о подошву, шофер ушел, и Иван откинулся на спинку скамейки, достал еще одну сигарку и закрыл глаза. Ему показалось, что он слышит какое-то монотонное пение – где-то на самой границе восприятия. Еще чуть-чуть, и он начнет разбирать слова…

         Фокусник открыл глаза. Рядом на скамейке сидел клоун и курил, пуская дым через поролоновый нос. У ног клоуна, обутых в большие башмаки с красными помпонами, нахохлились два пуделя – черный и абрикосовый. Сигарка в руках Ивана давно потухла, да и стало уже темнеть – видимо, он заснул, и его сморило надолго.

         Кивнув клоуну и его пуделям, Иван отправился осматривать рекомендованный шофером ландшафтный дизайн.

         Казалось, когда разбивали парк, никак не могли решить, что же это будет – либо англицкий, с темными гротами и сплетением ветвей, или французский, с широкими дорожками и яркими фруктами на аккуратных деревьях, или все же финский пуутарха, с елками и глиняными троллями на берегах заросших тиной прудиков. Было в нем все какое-то неправильное и раздражающее человеческий глаз – дорожки извивались, покрытые белой плиткой, среди разнообразных деревьев и кустов, то там то сям висели пучки фиолетового безобразного мха, на траве местами тускнели белые бисеринки то ли плесени, то ли кладок яиц каких-то насекомых, под ногами путались старые ветки без коры и покрытые красноватой гнилью. На дорожке что-то блеснуло серебром. Иван наклонился и взял в руки серебряный лепесток, тяжелый и почему-то покрытый какой-то слизью. То, что он принял сперва за монету, оказалось рыбьей чешуйкой достаточно крупного размера. Оглянувшись, он увидел, что такие чешуйки разбросаны очень часто, особенно возле самой широкой дорожки. Отбросив серебристый лепесток в сторону и брезгливо вытерев руку носовым платком с монограммой, Иван отправился по этой широкой дорожке.

         Справа и слева вдоль дорожки стали появляться постаменты из дрянного бетона, небрежно измазанного известью. Большинство были пусты или на них лежали кучи битого гипса, но на некоторых все же были статуи. Подойдя ближе к одной из них, фокусник внимательно ее рассмотрел в свете зажигалки – начало темнеть. На постаменте безобразной несимметричной копной установили то ли жирного мужчину, сидящего в позе лотоса, то ли жабу, которой карикатурно придали сходство с человеком. Глаза этого уродца были закрыты, руки или лапы бессильно обвисли по краям раздутого живота, на котором местами были изображены чешуйки и какие-то то ли рубцы, то ли черви. Иван гулко сглотнул, защелкнул зажигалку и отправился по дорожке дальше.

         Конечно, он понимал, что правильнее вернуться назад, во флигель, там дождаться машины и уехать из этого странного и страшного имения и больше никогда сюда не возвращаться, но все же шел, как марионетка, чьими ногами руководят какие-то большие руки в небесах, все дальше и дальше, уже не оглядываясь по сторонам.

         Наконец, дорога привела его на небольшой пирс на берегу круглого пруда, усаженного ивами и орешником. Иван встал на темные доски пирса и взглянул на воду пруда. Казалось, что не вода это совсем, а какой-то странный студень или желе – несмотря на поднявшийся ветер, волны и даже легкая рябь не пробегали по этой идеально гладкой поверхности. Вдруг со дна пруда стали подниматься какие-то светящиеся шарики – поднимаясь к поверхности, они лопались с шипением и распространяли какой-то сладковатый неуловимо знакомый аромат. И тут Иван понял вдруг, что в этом свечении со дна пруда поднимается какая-то исполинская уродливая фигура – медленно и неотвратимо, шевеля вокруг себя какими-то то ли щупальцами, то ли отростками. Еще мгновение и она покажется на поверхности, а потом и вовсе…    

…нервы Ивана не выдержали. Он с всхлипом развернулся и бросился бежать, ветки нещадно царапали ему лицо и руки, которыми он пытался закрыться, казалось, они хотят схватить его и бросить обратно, в тот самый пруд с ужасной тенью или к подножию мерзких статуй, и тогда произойдет неотвратимое и безмерно ужасное.

Но потом внезапно деревья кончились, и фокусник оказался перед входом во флигель. Иван утер с лица пот, хрипло вздохнул и вошел внутрь. Там в общей комнате был накрыт стол для господ артистов – легкие закуски и умеренное спиртное. Закуски стояли большей частью нетронутыми – сыр свернулся и пустил слезу, колбасы потемнели по краям и почти высохли рассолы в маринованных овощах. Умеренного спиртного почти не осталось, и последнюю бутылку вина решительно пододвинул к себе еще один клоун, этот был без собачек, но с огромным рыжим париком. Он отсалютовал Ивану стаканам со спиртным и сказал каркающим голосом:

- Жуть, милостивый государь, жуть поистине! Даже третьего года в Ивдельлаге такого не было, Вам не кажется?

Иван неопределенно повел плечом, прихватил тарелку с чем-то фаршированным и отправился в свою комнату. Там он не спеша поел – он всегда старался есть неторопливо, даже когда его не видели другие – выпил травяной настойки из серебряного флакона и лег на узкий топчанчик, закрыл глаза.

Когда Иван проснулся, вокруг было темно. С улицы доносилась глухая заунывная музыка, какое-то монотонное пение, от которого пробежал мороз по коже. Ему стало страшно, хотя казалось, что на сегодня он исчерпал все возможности для страха.

Звуки пения нарастали, становясь все отчетливее, и Иван расслышал что-то вроде слово «Дахон», которое постоянного повторялось. Быстро скидав вещи в саквояж, он резко дернул на себя дверь и отскочил то ли с всхрипом, то ли вскриком – в его комнату ввалилось то, что он принял за груду больших рыбин без голов и плавников. Но приглядевшись, он рассмотрел, что эти куски красного мяса, местами покрытые бледной кожей – ни что иное, как куски человеческих тел, причем не одного – он разглядел три руки с бледными червями пальцев, несколько ступней и бесчисленное количество непристойно завитых кишок. Груда еще более развалилась и на Ивана посмотрели расширенные глаза одной из «Гуттаперчевых сестер Бриоле», из приоткрытого рта которой свисал обкусанный по краям язык.

Зажав рукой рот, Иван подавил крик, только забулькал через свои холодные липкие от пота пальцы. В коридоре раздались частые шлепающие шаги – казалось, что несколько голых подошв шлепают по крови, которая была разлита по полу.

 Иван бросился к окну, распахнул его и тяжело упал на землю под окном, зашибив плечо, но вскочил на ноги и побежал. Вокруг него в ночи слышались топот ноги, какое-то шипение и все это перекрывалось ставшим бесконечно заунывным и леденящим душу «Дахон! Дахон! Дахон!».

Показалась каменная стена, которой было обнесено поместье. Фокусник перебросил через нее свой саквояж, подпрыгнул, зацепился за кладку, но неудачно, пальцы сорвались, он упал, но тотчас вскочил и снова прыгнул, схватился за край, засучил ногами, подтянулся и перевалил за край. Очутившись по ту сторону, он схватил саквояж и побежал по лесу, не оглядываясь. Иван бежал, и крики становились все глуше и невнятнее.

Когда рассвело, он вышел на дорогу и на попутке добрался до города. В течении года он лечился в клинике доктора Шмидта от истерии, и закончив курс, оставил   карьеру Великого Ламброззи, фокусника на детские праздники, юбилеи, дни рождения, свадьбы и поминки, оплата почасовая, и устроился работать в библиотеке. Он начал писать, его романы в стиле готических ужасов стали пользоваться популярностью, особенно цикл «Дети Дахона». Иван поселился в многоквартирном доме возле промзоны и иногда выходит во двор, покурить со старожилами и показать их детям и внукам пару фокусов.

К прудам, озерам и рекам он все же старается не приближаться.