Глава первая. Старая Соляная Дорога
Они пришли, как и обещали, после заката. Когда Авлия вышла к ним в атрий,
все трое стояли на том же самом месте, на котором днем топтался этот надменный
претор – на мозаике, изображающей бой Геракла Монойкийского с Лернейской
тварью. Старый грузный грек левой рукой опирался на сучковатую, отполированную
палку, подобрав правой складки темного хитона. Голова его с гривой седых волос
была опущена, казалось, что он дремлет или задумался о чем-то. Слева стоял
рыжий тощий раб-галл в рваных полосатых штанах. У босых грязных ног его стояли
мешки, сам он постоянно оглядывался по сторонам и чесал правый бок, покрытый
какой-то белой сыпью.
Авлия подошла к ним, собиралась уже обратиться к греку, но из-за спины
того выюркнул третий – низкорослый латин с широкими плечами и заросшими черными
волосами длинными руками. Был он одет в грязную синию тунику, перехваченную на
поясе веревкой, на которой висели какие-то мешочки и пара коротких ножей. Он
наклонил свою круглую голову с ежиком редких волос, осклабился и сказал:
- Баагородная госпожа…
Авлия сдержалась и не ударила эту обезьяну по лицу – наотмашь, рукой с
пальцами, унизанными кольцами, чтобы навсегда располосовать эти смуглые грязные
щеки, чтобы три рваных шрама всегда напоминали ему об этом дне. Вместо этого
она тронула губы приветливой тенью улыбки и с достоинством произнесла:
- Наш общий друг сообщил мне…
- Не извольте сумлеваться, баагородная госпожа, все исполним в самом
наилучшем виде… - латин быстро глянул на грека и добавил,- Со всем уважением...
Авлия снова сдержалась. Нет, она не кликнула слуг, когда этот наглец
прервал ее, не приказала скрутить его и отнести в подвал, где его приковали бы
цепями к бурой от крови стене. Нет, она не спустилась вниз, не сбросила бы с
себя одежду, чтобы не забрызгать ее кровью, не взяла в руки кнут… Нет. Она чуть
растянула губы в еще более приветливой тени улыбки и сказала:
- Тогда я схожу за своим супругом.
И тогда грек поднял свою голову и посмотрел на Авлию Транквинию Капуну,
супругу избранного богами и древним народом Этрурии Голоса Двенадцати городов
Нумы Транквиния. И властная красивая женщина сделала шаг назад, увидев его
глаза, мало похожие на глаза человека, скорее на глаза огромной змеи – темные и
неподвижные, без единой эмоции и мысли.
- Да, да, баагородная госпожа, сходьте, сходьте, - латин заслонил
своего хозяина и Авлия была ему за это благодарна и готова простить ему его
наглость и дерзость.
Развернувшись уверенным и плавным движением опытной танцовщицы, женщина
пошла внутрь дома, на ходу снимая с себя полупрозрачное платье-столу.
Может, и не стоило обращаться к этим людям, но Пизон уверил ее, что они
самые лучшие в своем деле.
- Мало того, - шептал он, играя складками своей тоги и оглядываясь по сторонам,
как будто боясь, что кто-то его услышит, - Они единственные, которые сейчас
могут помочь вам.
Платье-стола из полупрозрачной ткани, украшенной вышивкой, с шорохом
упало на мраморные плиты. Авлия продолжала идти, снимая кольца и бросая их на
пол. Драгоценности подпрыгивали и позвякивали, но затихали и замирали, отражая
неверное пламя светильников на стенах. За кольцами последовала булла, полая
подвеска, бусы из янтаря, золотые браслеты и серьги в виде круга Апполона
Актия. Женщина плавными движениями сбросила с плеч тунику, спустила ее на ноги
и вышагнула из ткани, распустила волосы. На ней остались только одни сандалии.
Зайдя в свою комнату, она взяла приготовленную котомку, глянула на себя в
серебряное зеркало, смыла краску с лица и продолжила идти.
Такой – обнаженной, с распущенными волнистыми волосами, падающими на
лицо и котомкой в руках, она вошла на кухню. Все слуги и рабы были там. Никто
не ушел, все сохранили верность великому дому Транквиниев. Садовник Сота сидел
у стены, уронив голову на руки, сложенные на коленях, его внуки, Волти и Везо,
лежали рядом на полу и их пухлые детские ручки еще сжимали чаши. Тития, ее
личная служанка, прислонилась к стулу, на котором сидел управляющий Велтиний.
Дальше лежали вповалку рабы, купленные уже в Риме, и Авлия не запоминала их
имен – важными были только те, что пришли с ними сюда из Двенадцати городов.
Женщина достала из котомки маленький мешочек и стала ходить по кухне,
вкладывая в еще теплые руки медные монетки. Ей вспоминалось, как Сота обрезал кусты
в перистиле или приносил свежие ягоды из сада, как его внуки плескались в
имплювии, как Тития вполголоса напевала, расчесывая ей волосы, и все внутри
Авлии сжалось, ее начала бить дрожь, но тут очнулась кухарка, толстая бабища из
какого-то иллирийского племени, всегда веселая, готовая засмеяться, красная от
постоянного жара печи и неряшливая.
Она протянула к Авлии руку, что-то захрипела, на ее губах запузырилась
серая пена. Наверное, яда было недостаточно для ее большого тела, или же ее
любовь к жизни побеждала отраву.
- Гспожа, - вырвалось из ее горла хрип, - Добра гспожа…
Авлия схватила со стола нож – тупой, закругленный на конце, и до хруста
воткнула его кухарке в рот, та задергалась, засипела, и Авлия ударила по рукоятки
ножа ладонью, загоняя его еще глубже. Кухарка перестала дергаться и осела,
расплылась своим большим телом на полу. Авлия бросила ей в подол монеток, после
чего распрямилась и властным голосом произнесла, обернувшись на восток:
- Властью, дарованной мне, и по милости богов освобождаю впредь вас от
служения дому Транквиниев. Отныне и навсегда вы свободны и никто не может
отдать вам приказ, который вы не выполните по доброй воле.
После чего вышла из кухни.
Муж ждал ее в птичнике, окруженный клетками с голубями, сойками,
воробьями и воронами. Услышав ее шаги, он поднял глаза и посмотрел на ее – ее
суровое лицо с высокими скулами, обрамленное волнистыми черными волосами,
длинную шею, высокие плечи, все еще поднятые маленькие груди с темными сосками,
слегка округлый живот, широкие бедра и темные завитки волос между ног.
Авлия достала из котомки одежду, неторопливо одела тунику, собрала
волосы и спрятала их под круглую войлочную шапочку, накинула на плечи плащ и
сказала:
- Они ждут нас.
И тут ее муж, избранный богами и древним народом Этрурии Голос
Двенадцати городов Нума Транквиний удивил ее. Она ожидал всего – обильных слез,
истеричных причитаний, сетований на то, что данный момент неугоден богам, или
просьбу взять его любимого голубя Снежинку с собой. Но этого не было. Нума
встал, стряхнул невидимые крошки с колен и вышел из птичника, сопровождаемый
воркотней и перекрикиванием своих любимых питомцев. По пути он взял из рук жены
плащ, накинул его на себя, забрал и котомку, которую повесил на плечо.
Авлия вознесла безмолвные благодарственные мольбы Мамерку, укрепившему
разум и волю ее мужа и последовала за супругом в атрий.
Их проводники были уже у выхода – раб-галл набросил себе на плечи
мешки, придерживая их одной рукой, продолжая второй расчесывать сыпь на боку. Грек
оперся уже двумя руками на свою палку и казалось, что он спал. Латин
единственно что не приплясывал на месте, потирая свои волосатые руки, оглаживая
волосы и поправляя полы своей замызганной туники.
- Баагородная госпожа и баагородный господин, - поклонился он
супругам-этрускам и открыл большую двустворчатую дверь дома. Вечерний ветер
ворвался в дом, прошелся по коридорам и вырвался в отверстие над имплювием, по
дороге погасив два светильника.
Они вышли и направились по пустым улицам. Латин достал факел, зажег его
и светил вперед, поминутно оглядываясь на остальных. Язык пламени искажал его
лицо тенями и Авлии чудилось, что человеческое лицо превращается то в звериную
морду – западали глаза, удлинялся нос и сглаживался лоб, то в маску греческого
актера – проваливался рот, выступали щеки, нависали брови.
Они спустились с Палантина к мосту Цестия, но не стали переходить на
другую сторону Тибра, а двинулись вдоль реки, иногда подходя к ее самой кромке,
а иногда теряя ее за домами. Шли молча. Авлия боялась, что Нума будет стонать и
жаловаться на боли в ногах, говорить, что у него ноют колени и тянет мышцы, как
он это делал всегда, когда приходилось ходить пешком. Но ее супруг вел себя на
удивление спокойно, иногда покряхтывая, когда приходилось перебираться через
камни и куски гнилого дерева на берегу, иногда опираясь на ее руку, когда
соскальзывал в грязи. Таким спокойным и молчаливым Авлия не помнила мужа давно,
но, видимо, опасность заставила его послушаться своего светлого даймона и вести
себя тихо.
Пару раз они встречали поздних прохожих, но те закрывали лица краями
тоги или полами плаща и молча проскальзывали мимо. Проходя по Авентину, они наткнулись
на мертвеца – голый мужчина с разбитым в кровавую кашу с белыми крупинками
костей лицом лежал прямо посреди улицы. Грек остановился и махнул палкой в
направлении трупа. Латин кивнул, передал факел галлу и приблизился к телу. Сев
на корточки у тела, он стал щупать его руки, задрав лицо к небу и принюхиваясь,
шумно дыша.
- Моряк. Это моряк, - латин встал,
забрал обратно факел и махнул рукой – можно идти. Авлия посмотрела на него с
немым вопросом.
- Не важно, баагородная госпожа, для нас уже не важно.
После чего повернулся, и они пошли дальше, минуя грязные домишки и
зловонные лужи и кучи. Наконец, Аваентин закончился, упершись в высокую городскую
стену, построенную Сервием Туллием.
Грек остановился, снова оперся на палку и опустив подбородок на грудь. Галл
сбросил мешки на землю, и стал чесаться обеими руками. Латин подошел к стене и
стал ощупывать ее кладку, проводя рукой по камням и что-то шепча, иногда
подсвечивая себе факелом. Нума замер, выпрямив руки вдоль тела и подергивая
пальцами на левой, он что-то бормотал себе под нос. Авлию это напугало – еще
немного, и мог начаться припадок – с криками, размахиванием руками и изгибающимся
под неестественными углами тело. Она шагнула к латину и положила ему руку на
плечо:
- Послушай…
- Волчонок, - отозвался латин, не поворачивая головы и продолжая
исследовать стену, - Можешь называть меня Волчонком, баагородная госпожа…
Авлия поджала губы, но справилась с собой и начала снова:
- Послушай, Волчонок, нам нужно быстрее перебраться через стену, если
мы задержимся…
Латин повернул к ней свое лицо, улыбнулся, показав желтые острые зубы и
сказал:
- Через не будем, баагородная госпожа, мы нутре пойдем.
После чего отвернулся и продолжил шарить по стене. Авлия подошла к Нуме
и взяла мужа за руку. Тот вздрогнул, но потом сжал ее пальцы в своих почти до
боли и повернул к ней свое лицо. Авлия охнула, увидев дрожащие губы с
пузырьками пены, почти закатившиеся глаза и посеревшую кожу. У ее мужа
начинался провидческий припадок.
Когда она первый раз, буду еще девочкой без дней Венеры, увидела своего
будущего мужа, то сперва напугалась. Они тогда с сестрой проходили по центральной
площади Вей, и остановились послушать высокого изможденного подростка, который
прорицал. Он стоял, опустив руки вдоль тела, запрокинув голову и кричал на
старом языке, и по подбородку его текла кровь, смешанная с пеной. Рядом с ним
стояло трое жрецов из коллегии авгуров и тихо переговаривались, помечая что-то
на восковых табличках.
- Это Нума из рода Проклятых, - сказала сестра, - Его с детства поят
специальными отварами и дают дышать дымом от растений, привезенных из Дельф.
Пойдем, Рыжий Юлий не любит ждать.
Боги любят играть с судьбами
людей – в тот день, когда Авлия увидела своего будущего мужа, она танцевала
перед Рыжим Юлием. В этот же день умерла ее сестра.
Когда они поженились, Нума рассказал ей, как его поили горькими
отварами, как его сперва тошнило от дыма курильниц, как он харкал темными
липкими комками, от которых пахло серой, как он мочился кровью. Как в
пятнадцать лет он был хилым и худым, маленьким, как десятилетний, как волосы на
его лице начали расти после двадцати. Но в итоге все это дало ему дар видеть
особый мир, мир богов, читать их послания в зигзагах молний на вечернем небе, в
полете птиц и внутренностях жертв.
И пусть он был вынужден и дальше пить отвары и дышать дымом, и пусть
его мучали головные боли, и пусть он мог упасть и забиться в припадке прямо
посреди улицы, и пусть, как говорила кухарка, рыба между его ног почти
разучилась плавать, - зато он говорил с богами.
Нума захрипел и повернул лицо, обезображенное сведенными в оскале
мышцами к Авлии и что-то попытался сказать, но его тело стало выгибаться,
готовое упасть на землю и заплясать на ней, как плясали жертвенные птицы –
бестолково размахивая крыльями и брызгаясь кровью… И тут рядом оказался старый
грек. Он молча положил свою широкую руку с россыпью старческих веснушек на лицо
этруску и что-то запел на каком-то старом языке.
Было что-то в этой песни от колыбельной, но одновременно и от
заупокойной песни. Казалось, эту песню пела Андромаха над колыбелью Астианакта,
проводив Гектора на его поединок с Ахиллесом. Пела сыну об отце, отправившемуся
на верную смерть. Грек пел тихо, почти неслышно, слова были непонятны, но Нума
перестал дрожать, его мышцы расслабились, оскал ушел с лица, глаза стали
осмысленными и человеческими. Этруск положил свою руку поверх ладони грека и
сказал:
- Я знаю тебя.
Старик кивнул и убрал руку. И тут Волчонок крикнул:
- Сейчас!
Он вытянул руки, положил ладони на стену, сильно нажал, и они
погрузились в камень, как будто тот был влажной глиной, а потом стал разводить
руки в сторону. Камни вокруг его ладоней пошли рябью, как вода на пруду, потом
кругами, как будто в этот пруд бросили камень. Наконец, что-то противно и
протяжно чавкнуло, и стена раскрылась, разойдясь трещиной в рост человека.
Волчонок продолжил раздвигать руки, трещина пошла больше, став шириной с
римский пас. Края ее дрожали, как у студня, в стене что-то чавкало и булькало.
- Идите, - прохрипел Волчонок, медленно отходя в сторону, отрывая руки
от стены, все еще держа их перед собой и разведя.
Грек молча двинулся в проход, за ним поспешил галл, подхвативший мешки.
Нума взял Авлию за руку и шагнул в образовавшийся проход. Внутри было темно и
пахло сырой глиной и морем. Авлия неуверенно шла вперед, держа потную и
скользкую руку мужа. Ей казалось, что если она потеряет эту руку, то останется
блуждать внутри стены навсегда, но через десять шагов женщина оказалась
снаружи, где грек уже стоял в своей привычной позе, опершись на палку и опустив
голову.
Последним вышел Волчок – все так же держа руки расставленными в
сторону. Он остановился сразу за стеной и свел руки – казалось, они сами
сошлись, сведенные туго натянутыми канатами. Раздался резкий хлопок, и стена за
спиной латина сошлась, издав еще один омерзительный хлюп.
Волчок повернул к Авое побледневшее лицо с капельками пота на неровном
лбу и сказал:
- Я же говорил баагородной госпоже, что мы нутре пойдем.
Нума подошел к латину и сказал, почти ткнув ему в лицо протянутой
рукой:
- Я знаю тебя.
После чего показал на галла и снова сказал:
- Я знаю тебя.
Авлия сжалась в комок, ожидая, что ее муж так же скажет о ней, но Нума
Тарквиний, Голос Двенадцати городов Этрурии, благословенный богами, промолчал.
Но тут заговорил грек. Он распрямился, отставил в сторону руку с палкой
и сказал четким и громким голосом:
- Дорога ждет. Нам нужно в порт.
Авлия нахмурилась:
- Но там флот, солдаты и моряки, нас узнают и схватят…
Волчонок оскалился и отозвался:
- Не извольте сумлеваться, баагородня госпожа.
После чего повернулся и зашагал по Старой соляной дороге в сторону
Остии.
Комментариев нет:
Отправить комментарий