Боги Рима. Пролог.

под катом - много букаф без картинок голых тетенек, а точнее - пролог бэкграунда третей части кампании "Сицилийский вестник". читать не обязательно, не является мейнстримом данного блога.

АВ аkа АБ

Боги Рима

Пролог

Протяжный и зычный, как рев быка перед случкой, голос глашатая доносился и до атрия дома Голоса Двенадцати городов.

- Слушайте, слушайте, добрые граждане вечного города Рима! Слушайте, квириты! Сегодня, в день накануне сентябрьских нон в год пятьсот тридцать восьмой от основания города в год сто сороковой олимпиады, сенат и народ и избранный диктатор Фабий Максим по воле своей и с соизволения богов, известных и неведомых…

Претор вечного города Рима Марк Клавдий Марцелл стоял посреди атрия и разглядывал мозаичный пол под своими ногами. Маленькие разноцветные кусочки камня складывались в бой Геркулеса с гидрой – герой занес одной рукой свою дубину над многоголовым чудовищем, а другой размахивал факелом. Претору казалось, что он как эта гидра – у него несколько голов и каждая смотрит и слышит этот мир вокруг одновременно.

Вот одна из голов гидры прислушивается к крику глашатая, который продолжал вещать на все той же ноте:

- Боги прогневались на нас, и битва у города Канн закончилась ужасным поражением. Консул Эмилий Павел мертв, мертвы и более пятидесяти тысяч граждан и союзников. Жестокий и коварный пуниец движется на город Рим во главе полчищ кровожадных варваров, пожирающих младенцев в утробе своих матерей. Узнав об этом, сенат и народ Рима и избранный диктатор Фабий Максим по воле своей и с соизволения богов, известных и неведомых…

Вторая голова гидры по имени Марк Клавдий Марцелл осматривала атрий дома Голоса Двенадцати городов и замечала, как встревоженно бегают по стенкам рабы, бросая полные страха взгляды на него и его спутников, как они несут в глубь дома связанного куренка с желтыми тощими лапами. Эта голова слышала приглушенные стенания и причитания из хозяйской половины, пытаясь различить слова, перекрываемые ревом глашатая и улавливая только бессвязные обрывки фраз - слова о проклятии, дурных снах и богах.

Глашатай на площади на замолк, но потом продолжил с удвоенной силой:

- По этому случаю объявляется тридцатидневный траур. Празднества, посвященные богине Церере, отменены, любые другие общественные и частные праздники отменены. Женщинам запрещается под страхом кары появляться на улицах, чтобы не вносить смятение в души горожан своими криками и плачем. Ворота Рима закрываются, и никто не может покинуть город без специального разрешения…

Третья голова гидры сосредоточенно рассматривала спутников претора. Оба ликтора сидели на корточках, зажав свои фасции между колен и одинаковыми пустыми глазами смотрели вперед. Тот, что справа, был больше ростом и с светлой кожей, а тот, что слева – смуглый и более широкий в плечах. Марк не знал их имен и всегда называл ликторов Правый и Левый. Ликторы, как и положено рабам, не протестовали. Неподалеку от них стояли и тихо перешептывались два клиента семьи Марцеллов – толстый Сервилий с пухлыми постоянно шевелящимися пальцами, и худой Туск, который одной рукой держал мешочек со сладостями, а второй постоянно доставал из него сушеные фрукты и мелко жевал. Наконец, отдельно стоял статуей из черного мрамора Дубина – личный раб-телохранитель претора, огромный нубиец в набедренной повязке.

Глашатай продолжал реветь:

- Слушайте, квириты! Слушайте, слушайте, добрые граждане вечного города Рима! Сегодня, в день накануне сентябрьских нон в год пятьсот тридцать восьмой от основания города, в год сто сороковой олимпиады сенат и народ и избранный диктатор Фабий Максим по воле своей и с соизволения богов, известных и неведомых постановил отправить послов в Дельфы, чтобы узнать, чем прогневили мы богов, а также…

Четвертая из голов гидры хмурила брови. Что-то не давало ей покоя с самого утра – что-то, что проскользнуло, как призрак, оставив при этом след – неуловимый, смутный, тающий. И ощущение это все усиливалось – чем больше претор думал об этом, тем тревожнее ему становилось. Какое-то лицо, какой-то человек, которого он не ожидал, да и не должен был видеть, но увидел именно сегодня.

А пятая из девяти голов гидры увидела приближающегося раба-распорядителя дома Голоса Двенадцати городом, и наваждение исчезло – все головы собрались в одну, и голова эта спросила:

- Доколе Голос Двенадцати городов будет испытывать терпение сената и народа Рима, чьим представителем являюсь я, претор Марк Клавдий Марцелл?

Раб вздрогнул, втянул голову, как будто боясь удара, и произнес:

- Узрите Нуму Тарквиния, что есть Голос Двенадцати городов Этрурии, благословенного богами и супругу его, Авлию Тарквинию Капуну!

 Претор скривил губы. Он помнил ожесточенные споры в сенате по поводу того, что Двенадцать городов собираются прислать в качестве посла потомка изгнанных царей. Как кричал тогда с трибуны Катон, захлебываясь слюной, напоминая древний закон, согласно которому Транквинии не имеют права переступить городскую черту Рима… Но представители Двенадцати городов были непоколебимы. Они повторяли с каменным лицом одну и ту же фразу:

- Боги указали на него… Боги указали на него…

И сенат в итоге сдался, и Катон в ярости покинул курульное здание, размахивая руками и крича как одержимый фуриями. Риму был нужен Голос Двенадцати городов. Ему были нужны не только и не столько эти города, старые, гордые, но и бедные, а столько их знания мира богов.

Но каждый раз напоминание о том, что ноги потомка Тарквиния Гордого топчут священную землю Вечного города, жгло ядом.

Претор кивнул и посмотрел на вышедших из хозяйской половины. Нума Тарквиний, с длинной и завитой бородой, подведенными красными глазами, одетый в тогу глубокого синего цвета ступал, держа за руку свою жену, которая выбрала красное платье-столу из тонкой, почти прозрачной материи, скорее выставляющее на показ ее женственность, чем скрывая ее. Марк Клавдий поджал губы. В Риме в женщинах ценили скромность и нравственность, а также умение не выходить из женской половины дома. Женщины же этрусков имели равные права с мужчинами, а иногда даже управляли целыми городами.

- Сенат, народ Рима и…, - начал говорить претор, но тут случилось неожиданное: у Нумы Тарквиния задрожали губы, слезы покатились из глаз, и он закричал:

- Не хочу, не хочу, нет, нет, пусть он уйдет! Сон, сон! Дурной сон! Пусть он уйдет! Они все мертвецы, проклятые мертвецы, пусть он уйдет!

После чего вырвал свою руку из руки супруги и убежал, нелепо размахивая руками и путаясь в тоге. Он скрылся в хозяйских комнатах и оттуда доносились его бессвязные крики и стенания.

- Мой супруг, - начала говорить Авлия с каменным, ничего не выражающим лицом, - избранный богами и древним народом Этрурии Голос Двенадцати городов извещает сенат и народ и избранного диктатора Рима о том, что знамения не ясны окончательны. В ближайшее время будут проведены соответствующие ритуалы и очищения, после чего он снова обратиться к богам с вопросами, ответы на которых так хочет знать сенат и народ и избранный диктатор Рима. Голос Двенадцати городов сказал свое слово.

Юлия Тарквиния слегка наклонила голову, после чего развернулась и покинула атрий.

Глашатай на площади взревел:

- Сенат и народ и избранный диктатор Фабий Максим по воле своей и с соизволения богов, известных и неведомых постановил принести очистительные жертвы, для чего на Марсовом поле при стечении народа и в присутствии отцов города были закопаны живыми прекрасная девушка и прекрасный юноша из кельтских племен и прекрасная девушка и прекрасный юноша из греческих племен…

Претор думал, что он забыл, что такое страх, много лет назад, на побережии Иллирии, когда стоял в строю по колено в морской воде и смотрел на волну варваров, катящихся сверкающей волной с прибрежных дюн. Или еще раньше, в детстве, когда еще маленьким ребенком упал в имплювий, бассейн посреди атрия, и начал тонуть. И теперь он вспомнил это ощущение - все тело становится одним куском льда, и уже ничего сам не можешь изменить. Но не было рядом ни центуриона Нумерия Бибула, который бы закричал: «Держать строй, членососы!», ни старого раба, который схватил бы за еще длинные детские волосы и вытащил бы из холодной осенней воды. Не было никого. И Марк Клавдий Марцелл, претор вечного города Рима, основанного близнецами Ромулом и Ремом пятьсот тридцать восемь лет назад, продолжал стоять ледяной статуей, а внутри этой глыбы льда бился, захлебываясь, маленький мальчик.

Но что-то все же произошло – то ли луч осеннего солнца прошелся по лицу, то ли шум внутри дома, то ли крик глашатая с улицы. И претор захрипел и сделал шаг, чувствуя, как невидимый лед трескается и крупными осколками падает на мозаику, изображающую гидру и побеждающего ее Геркулеса. Потом второй шаг, третий…

Очнулся окончательно претор только на Марсовом поле. Он почти не помнил, как добрался до него – его свита отстала, правая рука почему-то была в крови, и он был верхом на коне. А перед ним был ленивый осенний морской отлив – людское море отступало, уходило с поля, разбиваясь из единой плотной массы на маленькие части. И тогда Марк понял, что он уже опоздал. Но все равно соскочил с коня и подбежал к месту жертвоприношения, оцепленного легионерами. Солдаты узнали его и расступились, как расступились и жрецы-понтифики. Претору что-то говорил диктатор Фабий Максим, потный и красный, одевший зачем-то длинный военный плащ, но Марк не слушал. Он кинулся к свежевскопанной земле, упал на колени, и стал разрывать ее руками, сперва медленно, все быстрее и быстрее, не обращая внимание на суету и шум вокруг него. Претора пытались остановить, взять за руки, но он вырвался и что-то закричал страшным звериным голосом, и от него отстали, а появившийся из ниоткуда его черный раб-телохранитель стал ему помогать.   

Наконец, они откопали их – молодого грека и его сестру. Марк достал тела из ямы, приложил ухо к груди сперва юноши, потом девушки, пытался очистить их искаженные лица и рты от земли, но потом просто сел на землю, положил головы мертвых подростков к себе на колени и завыл, запрокинув лицо к осеннему небу.